Эльчин Сафарли - Когда я без тебя… (сборник)
— А не нужно знать больше необходимого.
— Кто же определяет, сколько необходимо?
— Ты сам.
— Да как это может быть, Влада?!
— Заглядывая в себя. Что в глубине, то и вокруг. Глаза не обманывают, они всю правду расскажут… Какие у нее тогда были глаза?
— Глаза… Полные пустоты.
— Значит, она уже ушла туда, откуда не возвращаются.
31
Бледно-голубой свет из окна, холодный, словно в нем кружатся снежинки. Я осторожно приподнимаю штору, смотрю на улицу. Все кругом серо-бежевое — траву накрыло снегом, голые ветки деревьев плачут сосульками. Кто-то прогнал лето. Еще утром было плюс тридцать: следы от наручных часов горели натертым красным, освежающий ветерок заполнял нутро на вдохе. Сейчас — горький зимний день.
В подбирающемся закате нет ни намека на красный. Пейзаж за окном суровый, безжизненный, как в царстве Снежной королевы. Как же так? Или я сошел с ума, или снова вижу сон. Заглядываю в календарь мобильного: шестнадцатое июня. Тем временем в комнате подморозило уже так сильно, что я чувствую ледяной пол сквозь подошвы мокасин. Кладу ладонь на батарею. Она липкая, красного цвета, похожа на клубничный леденец. К ней прилипли улитки с панцирями в виде черных треугольников. Я зажмуриваю глаза, задерживаю дыхание. Что происходит?!
Вдруг Влада открывает глаза, пытается что-то сказать хриплым голосом. Молчаливая тень Бешир смачивает мокрой тряпкой ее потрескавшиеся губы.
— Тсс, тсс! Все прошло. Легкая вернулась обратно.
Услышав последние слова, она внимательно смотрит на меня.
— Я тебе еще не все сказала. Бешир, выйди, пока не время.
У нее лицо в поту, голубая наволочка потемнела под головой. В этой пробранной холодом комнате Влада лежит в тонкой майке, будто носит в себе лето.
За окном рычит разъяренная волчица, я откуда-то знаю, что она вырвалась из клетки и во всю глотку заявляет о своем праве быть здесь. Тяжесть происходящего сдавливает мысли, но мне еще нужно многое узнать. Я чувствую слабость, безволие. Внутри ощущение, будто все куда-то ушли, и я должен искать людей. Где-то бродим в тумане. Нет, на самом деле все сидят на своих местах. Это только я в тумане и никого не вижу. Только в этом есть какой-то смысл, как будто мое присутствие в этой комнате необходимо.
Вдруг из магического пространства я переношусь в заснеженную Вену, куда мы с ней ездили за другой зимой. В нашем городе она была привычная, изученная наизусть. До Нового года осталось пятьдесят четыре часа, мы покупаем на последние деньги билеты, улетаем в город, которому веками шепчут сказки Альпы и Дунай. Никогда не думал, что можно так отчаянно влюбиться в зимний город.
Мы снова целуемся в метелях Грабена, свисающие с неба люстры раскачиваются в морозном вихре, полицейские призывают встревоженных прохожих покинуть главную площадь. Ветер, который заглядывает сюда редко, никогда не остается незамеченным. Мы прячемся от них — от ветра и полицейских — в улочках меж старинных зданий, я наматываю на ее шею шарф из шерсти мериноса, а она смеется: ей совсем не холодно, когда я ее целую. Она хохочет, убегает от меня в сторону кафешки, где в воздухе разлита музыка Моцарта, такая же густая, как кофе, который здесь подают.
«Я сегодня проснулась, тебя не было. Знала, что через пару минут ты вернешься с горячими вишневыми круассанами в бумажном пакете. Но мне вдруг стало так тревожно от мысли о том, что всего этого могло бы не быть. А потом я представила, как ты бежишь в сторону отеля, кутаясь в шарф, как быстро куришь на ходу… Мне так нравится знать, что ты обо мне думаешь, даже когда я не с тобой. Это ведь так?» — «А мне нравится знать, что ты есть. Это невероятно, но ты есть!» Запутавшись в бесконечной карте десятков наименований кофе, мы пьем лимонный чай с ежевичным сиропом, за который я был готов отдать полцарства. Но без тебя мне не нужны ни сироп, ни царство.
Влада бросает в меня снежок: очнись, вернись сюда. Ловлю его, держу в руке, и он оборачивается кусочком белого картона.
— Нет ничего хуже, чем цепляться за призраки. Так и останешься с пустыми руками. Ну-ка попрощайся, как вежливый мальчик, скажи «до скорого». В конце концов, радуйся тому, что у тебя это было.
Я знаю, она права. Да, надо именно так относиться к прошлому. Я делаю что могу, я буду таким. Опускаю голову, разворачиваю комок картона. На нем аккуратно выведено чернилами: «Рыбак не рыбачит в шторм, а ждет, когда успокоится море».
32
— Когда ты уйдешь отсюда, слушай тишину. Она тебе необходима.
— Слишком много всего случилось за последние недели. Надо бы собраться с мыслями, но, боюсь, ни одна мысль на собрание не придет. Прямо как в песне: «Мы слишком любим собственные речи и из-за них не слышно никому».
— Тишина — лучший друг. Проверенный. Ей от тебя ничего не нужно. Она просто сидит рядом, заряжает покоем. Только не перепутай тишину с молчанием.
— Я знаю. Молчание хочет говорить, а тишине это не нужно.
— Ты все прекрасно слышишь, сынок.
— Если бы я все так хорошо слышал, то не задавал бы многих вопросов.
— Чтобы справиться с сомнениями, тишина должна стать абсолютной. Успокой ум, ты скоро сам все поймешь. Поэтому ты здесь.
— Вы слишком в меня верите. А я такой кретин, что могу выйти отсюда и заново запутаться.
— Не волнуйся, истину ты ни с чем не перепутаешь, она бывает только одна. Ты должен обратиться к истине, чтобы спастись от отчаяния. Никто за тебя этого не сделает.
— Вы мне помогаете…
— Направляю.
— Хотите честно?
— Говори.
— Сейчас меня больше всего подмывает выпасть из реальности. Бросить насиженное место и быстро свалить куда подальше, чтобы никто не узнал, не понял.
— Побег — это трусость. Тебе не кажется, что и так слишком далеко убежал? За последние недели ты ко многому пришел. Посмотри, кем ты был с самого начала и как много всего с тех пор изменилось в тебе. Ты снова слышишь.
— Я так устал искать все заново.
— Потерпи, мало осталось. То основное, что нужно было собрать, уже с тобой. Еще несколько шагов. Нужно вернуться к настоящему и снова встречать солнце. Здесь тебе больше задерживаться нельзя — скоро будет снежная буря. Уходи, пока открыт путь. Бешир тебя проводит.
— А как же вы, Влада? Вам нужно лечиться. Ужасный кашель…
